5. О созидании и критике в моральном смысле
В отличие от воздержания от оценок, столь характерном для господствующих в настоящее время философии и социологии, Карл Поппер решительно высказался за определение человеческого несчастья как такового с тем, чтобы можно было помочь человеку избежать несчастья. Для предложенной им концепции "негативного утилитаризма" характерно, что она воздерживается от безосновательного утверждения, будто несчастьем ныне живущих людей можно пренебречь во имя счастья грядущих поколений. Не претендует концепция Поппера и на то, чтобы знать, в чем состоит "счастье", а вместо этого помещает в фокус несчастье как таковое и прилагает максимум усилий к тому, чтобы избежать несчастья там, где это возможно. Согласно такому подходу, первично наглядно и понятно то, что у нас принято называть неудачным или несчастливым стечением обстоятельств, а счастье есть нечто вторичное, вытекающее из несчастья. Счастье как отрицание несчастья в определенной мере есть не-несчастье. Что же такое в этом случае счастье? Отсутствие несчастья и поэтому - сумма бесчисленных отрицаний: не войны, не болезнь, не страх, не вина и т.д.
Разумеется, уместен вопрос, не является ли счастье чем-то иным, нежели суммой отрицаний несчастья, поскольку здоровье вряд ли следует отождествлять с отсутствием болезни. По-видимому, критика концепции Поппера парадоксальным образом связана с тем, с чем он борется. Не исключено, мы проигрываем войну против невежества и жестокости в отношениях между людьми и в конечном счёте в международных отношениях, потому что не можем предложить что-нибудь позитивное. Мы будем то и дело попадать в ловушку бесчеловечности, покуда будем только обороняться и пытаться с помощью критики загнать бесчеловечность в угол, но не сможем заменить её какой-нибудь позитивной силой, социальным проектом, который не ограничивается устранением и отрицанием. Но гедонистическая культура настолько перепугана, что будет избегать любых проектов, осуществление которых возможно только ценой затрат (т.е. негативных благ). К тому же критиковать всегда менее рисковано, чем созидать.
Судя по всему, понимание принципов "всеобщего блага" утрачено так же безнадежно, как и понимание ценностных ориентаций, которых придерживаются различные классы и общественные группировки. Вместо этого появилось весьма тонкое различие между различными общественными движениями и выразителями их взглядов. Их принято называть "соответствующими" тем или иным интересам (или "соразмерными" с интересами). Политизированное таким образом общество занимается главным образом корпорированными "большинствами" и "меньшинствами" и не обладает ни видением надиндивидуальных ориентаций, ни паттернами для индивидуумов-одиночек, но покуда не знает себе равных по части производства благ во имя благосостояния как можно большего числа людей. Разумеется, всё сказанное остается в силе лишь до тех пор, пока мы пребываем в убеждении, что только экономический успех формирует и связывает массы. Но что если наше стремление к ненасильственным действиям (также имеющее под собой экономические причины) вступит в какой-нибудь острый конфликт, будь то борьба в экономической сфере за распределение затрат или борьба в сфере культуры между силами традиции и силами нарождающегося и отмирающего? Прагматизм и технократия в этом случае так же мало способны дать для обеспечения кризисоустойчивого развития общественной жизни, как и широко практикуемое ныне чистое комментирование несчастий и трагедий, переживаемых миром. Позорен в этой связи не только самый факт существования подобных трагедий, но и в особенности непрекращающиеся комментарии и успокоительные рассуждения, в которые охотно пускается немало социологов и философов, например, под лозунгом "модернизации" или "проектирования современности", а также в связи с мнимыми "атавизмами". Это говорит против не только либеральных, но и в особенности против так называемых левых теоретиков модернизации.
В будущем философам и социологам придется определять примерно так, как это обычно делается сейчас, какие цели они считают важными, и им не удастся вывести легитимацию желаемого из долгосрочных тенденций исторического развития. При этом между философией и социальными науками может возникнуть симбиоз. Например, вполне мыслимо, что социология окажется связанной с философской этикой и эстетикой, поскольку социология не ограничивается метаэтикой, а обращается и к феноменологии индивидуальных ценностей и добродетелей, а также к социоморальным идеалам. Наоборот, философское учение о ценности могло бы почерпнуть нечто полезное из социологии. Таким образом, рассмотрение нормативной ценности с помощью социологического анализа дополнилось бы соображениями о реализуемости норм, так как, например, социальные и антропологические ограничения имеют большое значение в ходе реализации норм, выступая как некие идеальные авторитеты.
|
